Нездешний

...

Не выдуманная история в рассказе «Нездешний», написанная членом Союза профессиональных литераторов РФ Анатолием Зубаревым.

С этим удивительным человеком судьба свела меня полвека назад. Собственно, не судьба, а случай и журналистская стезя. И, поскольку некоторые участники тех событий пока живы, мне приходится давать персонажам повествования псевдонимы. Тем более – главному персонажу.

Сразу напомню, что ни о каких экстрасенсах и оракулах в ту пору и речи не было – наше телевидение пока не «засорилось» Кашпировскими, Чумаками да Вангами. Тем более так называемыми экстрасенсами, коих ныне развелось просто как грибов в дождливое лето.

1

Одним из самых больших врагов урожая в те годы расцвета советской власти и колхозного производства считались в наших краях не природные катаклизмы или нехватка уборочной техники, а … чрезмерная любовь к спиртному отдельных участников уборочной страды. А в страду – каждая пара рабочих рук в колхозе на счету! Поэтому райком партии строго-настрого повелел райпотребсоюзу прекратить продажу спиртного на весь период очередной уборки урожая. Однако в соседнем, Исетском районе Тюменской области спиртное продавалось совершенно свободно. Разумеется, в отведённое для этого время – с одиннадцати до девятнадцати часов. И никакие запреты не могли остановить страждущих и алчущих от поездок к соседям.

- Послушай, Анатолий, - обратился как-то ко мне председатель одного из наших колхозов, давнишний мой приятель. – Давай, сфотай наших любителей ездить к соседям. А мы потом фотографии твои поместим на всеобщее обозрение возле конторы правления колхоза.

И пообещал оплатить фотоснимки по действующим расценкам в фотоателье.

- Бери нашу автомашину-летучку, подежуришь часа два на дороге, поближе к границе Исетского района.

- Но ведь люди могут и на автомашине ехать, а не на мотоцикле! Мне ведь не остановить будет машину!

- Да и не надо останавливать! Ты вообще на дорогу не выходи. Приедете на место – шофёра отпусти, а сам как бы в засаде будь. Фотоаппаратом шибко не размахивай, чтобы снимки получались как бы случайные. Пьяницы поедут на мотоциклах – легковушек в нашем колхозе раз-два – и обчёлся. Ты больше телеобъективом работай, чтобы номера на машинах чётко были видны. А уж потом мы спросим у хозяев этих машин, какая нужда их в страду к соседям понесла. Фотоплёнку не жалей – я всё тебе оплачу. И фотокарточки покрупнее напечатай, чтобы со стенда на всю улицу видно было!

2

«Засаду» я устроил у того места, которое местные шофёра прозвали «тёщиным языком» за «лихую» дорожную загогулину – тут всякий притормаживает, чтобы «тёща языком» не «лизнула».

Где-то около половины одиннадцатого, ближе ко времени начала торговли спиртным, появился первый мотоцикл – лёгкий «Ковровец» с двумя весёлыми рокерами. Они весело поприветствовали меня взмахами рук и промелькнули дальше. Солнце светило им в лица, и кадрик обещал добрую фотографию. Но дальше последовал довольно большой «антракт». Через полчаса проехал тяжёлый мотоцикл, потом – «Москвич-412».

На хорошей скорости промчал «патриарх» отечественного мотоциклостроения – «ИЖ-49», без номерных знаков, с весёлыми седоками. Впрочем, водителю отвлекаться от руля не позволял этот самый пресловутый «язык», зато сидящий за его спиной усач поднял обе руки к небу, приветствуя меня…

Я и предположить не мог, сколь интересное продолжение «засады» ожидает меня…

3

Уже на следующий день, ближе к обеду я привёз фотографии в колхоз. Председатель, парторг и секретарь комсомольского комитета на короткое время отвлеклись от уборочных забот и принялись разглядывать и комментировать снимки. К каждому тут же давали возможную подпись. Назвали и двух владельцев легковых авто. Каждое новое фото вызывало очередной взрыв возмущения и вариант будущей кары любителям спиртного.

Только к одному снимку, который, по-моему, получился лучше всех других, комментариев почти не прозвучало. Только парторг как бы нехотя сказал:

- Ну, от Борьки всего можно ждать…

Но, оказалось, Борькой был вовсе не разудалый усатый мужчина с поднятыми кверху руками, а тот, что сидел за рулём мотоцикла. Почти половину его лица закрывали пылезащитные очки, какими вооружали работающих на зерновых комбайнах колхозников.

- А кто вот этот, в чапаевских усах?

Однако мой вопрос повис в воздухе. Только комсорг как бы мимоходом произнёс:

- Я думаю, что вы с ним ещё познакомитесь…

Чуть позднее, когда мы с комсоргом в парткоме «скрипели» над текстовками к фотографиям, я снова спросил у него:

- Так что же мы напишем под этим снимком?

- Боюсь, что добром наша работа со стендом, скорей всего, не кончится…

- Что, он ужасный скандалист, драчун?

Комсорг долго молчал, а потом махнул рукой:

- А-а, давай подпишем так: «Не удержался от общения с «зелёным змием» и Андрей Васильевич Бушуев…». И этого, я думаю, будет достаточно.

«Чего-то они не договаривают», - подумал я и ещё раз попросил рассказать о таком весёлом, жизнерадостном и, скорей всего, абсолютно здоровом, таком фотогеничном человеке.

- Дело-то в том, что он не нашенский, не местный. И родственников у него здесь нет…

- Но ведь откуда-то он приехал сюда. Из мест заключения, что ли?

- Да нет, он явно не уголовник. Хотя что-то тёмное в его биографии, скорей всего, было.

Я заметил, что вводные обороты «я думаю» и «скорей всего» были своего рода «заразными» словосочетаниями комсорга. И эти обороты он время от времени вставлял в свою речь, чтобы как-то уклониться от прямого ответа на поставленный вопрос. Но всё же я продолжил свои расспросы.

Наконец, после долгого отнекивания комсорг добавил немного к сказанному:

- Скажу только, что Андрей – вполне положительный человек, а совсем не забулдыга, как может показаться. Не знаю, чего он вздумал рвануть в Шорохово? Но на работе выпившим его никогда не видели.

- А где он работает?

- Наладчиком топливной аппаратуры. Это – по трудовой книжке. А так – мастер на все руки. Любой радиоприёмник восстановит, даже и телевизоры может. А уж про мотоциклы да автомашины – тут и разговоров нет!

- Он что – холостой?

- Да, приехал несколько лет назад. Рассказать о нём что-то более определённое я, скорей всего, вряд ли смогу. А вот в том, что вам с ним ещё придётся поконтачить, за это почти ручаюсь. И даже заинтригован вашим будущим знакомством…

4

В газету о своём незапланированном редакцией рейде я ни строчки не написал. Да и вообще это мероприятие постарался не афишировать в своём коллективе – всё-таки получалось, что я как бы «сшабашничал», а «левые заработки» в те славные советские времена совершенно правильно осуждались.

Андрей Васильевич приехал в редакцию через день после выхода критической фотогазеты. Подвёз его тот самый Борька, с которым Бушуев, обладатель могучих усов, ездил за спиртным. Подъехавший мотоцикл я увидел в окно своего кабинета, выходящего на улицу. Узнал приехавших и поспешил выйти на крыльцо, предчувствуя повышенные тона предстоящего разговора. И совершенно неожиданно Бушуев радостно протянул мне правую руку, а когда я протянул ему и свою правую, приехавший довольно энергично и совершенно по-дружески пожал её.

- Ну, знаете, впервые меня так здорово сфотографировали! Я приехал для того, чтобы заказать такую же фотографию, какую вы сделали на стенд, только чтобы я один был на портрете. Здорово хороший снимок, просто спасибо. И портрет я оплачу.

Не ожидавший такого поворота дела, я пообещал напечатать фото.

- Сегодня же вечером напечатаю, - сказал я Бушуеву.

- Только за фотками Бориска приедет – я-то на работе, а Борис может и во время уборки отлучиться.

Помолчав немного, Бушуев сказал:

- Знаете что, приезжайте со снимком сами. Борис потом вас обратно доставит. Поговорили бы немного. За жизнь, и вообще. Ваши публикации в газете я очень тщательно читаю, вижу – человек вы грамотный, разумный. Собеседник, я полагаю, тоже прекрасный. Разговор вам наверняка понравится. Должен же я хоть немного объяснить, кто я такой и что вообще я такое. Ведь вам наверняка про меня всяких небылиц наговорили?

Я умолчал о том, что никаких небылиц про Бушуева мне никто не рассказал, но фотопортрет пообещал привезти…

5

Понятно, что большой снимок получился несколько размытым, поскольку снимал я не в павильоне, а «с ходу», да и расстояние до объекта было не два-три метра, а гораздо больше. Но на аппарат я навернул неплохой, единственный в редакции, телеобъектив, а 65-я чёрно-белая фотоплёнка была очень качественной, мелкозернистой. Поэтому снимок размером 30х40 получился весьма внушительным, живым, объёмным. Даже самому мне своя работа понравилась.

Бориска подъехал к самому концу рабочего дня – ни у кого разрешения на поездку спрашивать не надо. Менее, чем через полчаса я уже входил в комнату Андрея Васильевича на первом этаже одного из административных зданий колхоза. Здесь же располагалась парикмахерская, рабочий кабинет и бытовая комната заместителя председателя колхоза по хозяйственной части, а второй этаж занимала колхозная бухгалтерия.

- Ну, вот, теперь осталось сделать хорошую рамку – и сразу моя комната оживёт, - принимая портрет, говорил Бушуев. – Проходите в комнату да не удивляйтесь моему спартанскому жилью. А тебе, Борис, пока спасибо, а потом я к тебе часика через полтора приду.

«Интересно, что он собирается мне такое рассказывать целых полтора часа?» – думал я, проходя в просторную, довольно чисто прибранную комнату, с большим диваном возле одной стены, удобным камином с правой стороны от входной двери, канцелярским столом перед двумя широкими окнами и самодельным, тщательно изготовленным стеллажом из шести полок, сплошь уставленных книгами. Поразила портативная пишущая машинка на столе. Даже у нас, в редакции «районки», была всего одна старая-престарая «Башкирия». И вообще в те времена пишущую машинку запросто было не купить, на это требовалось соответствующее разрешение соответствующих органов. Да, кстати, и телефонная связь тогда была весьма примитивной, не говоря уж о сотовых телефонах. А из «оргтехники» у газетчиков была только авторучка да блокнот…

- Не удивляйся, - ещё раз попросил хозяин, совершенно буднично перейдя на «ты». – Водку я терпеть не могу, потому предлагаю только крепкий чай.

- Погоди, а как же поездка в Шорохово?

- А, знаешь, проспорил одному трактористу бутылку. Деньгами он не взял, а только «натурой». Вот и пришлось ехать. Такое условие спора было…

6

Наше чаепитие и впрямь затянулось дотемна. Рассказывал Андрей очень красочно, с массой удивительных подробностей и абсолютно необычной историей вообще. Я пытался кое-что записывать в блокнот, пообещав нигде не публиковать ничего обо всём рассказанном в обозримом будущем.

Уже расставаясь, Андрей вдруг предложил:

- Знаешь, возьми на пару дней мои машинные каракули – в них почти всё, о чём я рассказал сегодня. Может, потом, через энное количество лет, сподобишься написать рассказик. Потом. В другие времена…

Думаю, что именно «другие времена» настали. Даже если Андрей и жив, то никто не знает, где он обитает. Из наших краёв он убрался – не уехал, а именно убрался! – вскоре после нашей с ним встречи.

Где-то в середине нашей беседы он сказал приблизительно следующее:

- Чертовски надоело чувствовать на себе косые взгляды. Ведь сколько ни прячь эти свои способности, а они всё равно наружу выбиваются. Вот соберу чемодан – и мотану отсюда, куда глаза глядят. Косятся на меня многие. И не только здесь… И не только нынче…

Коситься было за что. Это я понял ещё в тот давний вечер в комнате Андрея Бушуева. И особенно утвердился в этой мысли после ознакомления с машинописными записями удивительной личности…

Именно эти записи я немного литературно подработал. И расположил повествование в определённой хронологической последовательности. Довольно заметно подсократив записи, более похожие на дневник, чем на литературное произведение…

7

Родился я за месяц до начала Великой Отечественной. Понятно – не в роддоме, а в нашем доме, под приглядом бабки-повитухи. Здесь случилась первая «нестыковка» с только что начавшейся жизнью – я отказался плакать, вопреки всем стараниям бабки. И она мудро произнесла:

- Этот парень, Александра, долго не проживёт. Не жилец он на этом свете…

Как ошиблась бабка!..

Самое раннее моё детство прошло безо всяких приключений и ЧП. А вот в начале шестого года жизни она, то есть сама жизнь, едва не прервалась.

Надо сказать, что оба родителя у меня работали в Бикбардинской МТС – машинно-тракторной станции. Отца в первые дни войны мобилизовали на фронт, и вскоре на него пришла похоронка. А мать и до войны, и в войну, и после неё была трактористкой, комбайнером. У меня до сей поры хранятся вырезки из районной газеты с заметками про женщин-трактористок. И о маме – в том числе. А трактористки, работавшие в нашей деревне, очень часто собирались в нашей избе – это был своего рода как бы штаб.

Не знаю, чем объяснить тот факт, что в раннем детстве я был толстеньким карапузом, хотя жили мы, как и вся страна, впроголодь. Возможно, это от голодания я стал пухнуть? А одной девушке-трактористке почему-то очень нравилась моя «упитанность». Все звали эту девушку Розкой. И была она просто ослепительно красивой. Для мужчин, а не для меня. Потому что её чрезмерная ласка и тяга ко мне самому-то мне ужасно не нравились. Я просто ненавидел красавицу и отчаянно отбивался от её ласк.

8

Особенно радовалась Роза моему спасению от удара конских копыт. Дело было так.

Зерноуборочной техники в войну и после неё остро не хватало. И для обмолота снопов широко использовались стационарные молотилки. По сути дела молотилка – тот же комбайн, только не движущийся. У нас она устанавливалась на крытом гумне, механизм приводился в действие от шкива отбора мощности трактора-колёсника, которым управляла мама.

Обмолот – работа по-настоящему массовая. Без конца подходят подводы со снопами с полей, на самой молотилке трудилось немало людей: несколько мужчин подают снопы на верхнюю площадку, оттуда – в молотильный аппарат; ещё одна группа – преимущественно из подростков – занята отвозкой копён соломы и буртовкой её в большущие зароды. Тут же с левой стороны агрегата женщины затаривают зерном мешки. Отвозят опять-таки на подводах намолоченный хлеб на зерносклад. Словом, народу – полно! Здесь же и ребятня разного возраста.

И немало лошадей, потому что автомашин вообще не было! А у большинства кобыл были жеребята – тоже разного возраста. С одним жеребёночком я и разыгрался. И тот играючи – не умышленно! – лягнул меня. Я получил копытом прямо в подбородок такой апперкот, что мгновенно ушёл в глубокий нокаут…

Настолько глубокий, что до самого позднего вечера провалялся я там, в зарослях бурьяна. Никем не видимый и не слышимый…

Уже поздним вечером уставшая мама пришла домой, где ждали её мои старшие сестра и брат, сварившие на тагане, на берегу речки похлёбку на ужин. И когда все сели ужинать – обнаружили моё отсутствие. Побежали по соседским пацанам – никто не знает, где я. Вместе с соседями, уже ночью, пошли искать. А тут я и сам заявился. Сам я это смутно помню, но как-то именно к дому пришёл.

Слёз и радости у матери сколько было!

Но последствия того «нокаута» наша деревня довольно быстро заметила. Я стал замкнутым, немногословным. Когда в очередной приход пресловутая Розка с неописуемой радостью принялась ласкать и тискать меня, я с явной злобой крикнул:

- Ты сегодня перевернёшься на своём тракторе!..

А там, на Западном Урале, местность гористая. Опрокинуть не ахти какой устойчивый колёсник – раз плюнуть. Но такие случаи были до чрезвычайности редкими. По крайней мере, Роза перевернула свой СТЗ-ХТЗ впервые в нашей деревне…

Сама она осталась живой, но от работы на тракторе её освободили, и к нам вместе с другими трактористками она больше не приходила…

9

Наверное, вот с этого самого случая меня прозвали колдуном. Причём, чем дальше – тем больше эта кличка себя оправдывала. С некоторыми ребятишками-ровесниками, обидевшими меня, большей частью совершенно неумышленно, порой случались разного рода неприятности. Не стану перечислять все случаи, но вот наиболее запомнившиеся.

Мой ровесник-первоклассник Васька Морозов придумал для меня обидное прозвище «толстый боров» и с таким наслаждением дразнил меня перед всем классом, что не прийти в ярость было просто невозможно. Был Васька сильней меня, поэтому драться с ним было – себе же хуже делать. Но кара обидчику пришла довольно быстро: Васька выткнул себе один глаз стальным пером обычной ученической ручки!

А Машка Севастьянова, которую мы звали Манькой, после ссоры со мной «быстренько» повредила ногу и навсегда осталась хромой.

Взрослые уразумели бесполезность и опасность ссор, вообще стычек со мной, стали всемерно наказывать своим чадам не связываться со мной. И со временем вокруг меня возник некий вакуум общения, что, впрочем, было мне на руку: я всецело погрузился в учёбу, в чтение хороших книг. Так что к восьмому классу за мной укоренилась кличка «профессор» – быстро ставшая известной на всю Бикбардинскую среднюю школу…

И почти везде, где потом, в последующие годы мне приходилось жить, эти мои ужасные способности постепенно всплывали на поверхность, отчего отношение ко мне у разных людей менялось по-разному. Одни смотрели на меня с явным неодобрением, другие – с почтительным пиететом. Были у меня хорошие друзья. Да и вообще в большинстве дел и поступков я мало чем отличался от сверстников. Легко осваивал учебные программы, занимался спортом – больше техническими видами, в том числе парашютизмом.

Из того периода запомнился неприятный, но весьма показательный, случай.

10

После первого прыжка с принудительным раскрытием купола парашюта нам выдали за символическую цену голубые значки парашютиста-перворазника. Большинство парней и девчат-перворазников написали заявления в группы по подготовке уже парашютистов-разрядников. Третий разряд присваивали после ещё пяти прыжков с разными условиями. В том числе – нескольких с ручным раскрытием купола.

И был в нашей группе послеперворазников один весьма занудный парень, зачастую «лезший под шкуру» с разными «разборками». Я старался в дебаты с этим занудой не вступать.

Перед каждым очередным прыжковым днём мы ночевали в необъятном парашютном классе аэроклуба, потому что на аэродром надо было выезжать буквально в четвёртом часу утра. Понятно, собственного транспорта у нас, студентов, быть не могло. Да и такси вызвать мы, безденежные, не могли. Потому приезжали в аэроклуб, «пока трамваи ходят». И ранним утром на бортовой машине мчались по спящему пока городу в Арамиль, на досаафовский аэродром.

Наша группа разрядников совершила два прыжка. Приехали мы на очередной, уже четвёртый по счёту, с ручным раскрытием купола. Хоть отбой нам сыграли в начале одиннадцатого ночи, мы ещё долго не спали. В предвкушении очередной порции адреналина, все мы были вполне объяснимо в некотором возбуждении. И тут у меня произошла словесная перепалка с этим парнем. Заспорили из-за какого-то пустяка, и я через какое-то время начал склоняться к мирному окончанию конфликта. Но не таков был мой противник Вовка Константинов (не помню, в каком техникуме или институте он учился). Он распалился не на шутку. И я просто для того, чтобы отвязаться от надоеды, в горячке громко сказал:

- Ладно, успокойся. А то парашют не раскроется…

Первыми совершали прыжки мастера. Нас, салажню, выбрасывали с борта уже значительно после завтрака. Чудесный, солнечный июньский день, полнейшее безветрие. Просто идеальная для прыжков погода!

Пять девчонок из пединститута с правого борта шли первыми – они, как горох, одна за другой почти без временных промежутков покинули самолёт. Выпускающий закрыл дверь «Антона», самолёт пошёл на круг набора положенной высоты для выброски оставшихся. Прозвучала сирена – наша четвёрка встала со своих металлических сидений вдоль левого борта и, застегнув карабины вытяжной системы за трос в салоне, повернулась к выходному люку-двери.

Первым шёл тот самый Константинов, я – следом за ним. Но при отмашке выпускающего Вовка не ступил правой ногой на порожек, не оттолкнулся левой ногой, как положено по инструкции, чтобы выпрыгнуть вперёд, «на крыло», а ухватился мёртвой хваткой за борта двери и замер.

Больших трудов стоило выпускающему оторвать его кисти от двери и помочь покинуть самолёт.

Я отделился вполне нормально. Совершил положенные развороты-манипуляции в соответствии с условиями прыжка. А когда приземлился, узнал, что у Константинова при раскрытии стропа перехлестнула купол парашюта, и приземление произошло, как принято говорить в таких случаях, нештатно. Эта «нештатность» выразилась приличной травмой ноги, поставившей точку на парашютной биографии занудного и заносчивого спортсмена…

Ясно, что никто в аэроклубе не знал - не ведал о моих способностях. Никто не мог объяснить возникновение ЧП. Готовил парашют опытнейший, безукоризненный укладчик, ни разу в его многолетней практике ничего подобного не происходило. Я, конечно же, знал причину, вызвавшую чрезвычайное для аэроклуба происшествие. Однако не злорадствовал.

Просто, ещё раз поверил в то, что прав в споре был я…

11

Не стану перечислять оставшихся в моей памяти событий за годы последовавшей затем армейской службы. Кстати, тогда срочнослужащие призывались в армию на три года. О моей «паранормальности» мало кто подозревал. Оно и понятно: войска были самые современные, ракетные стратегические. Какое там к чёрту колдовство? Да ведь я и не колдовал! С моей стороны никаких видимых усилий не прилагалось. Просто порой неожиданно и довольно печально завершались нечастые стычки с людьми, не знающими моих «талантов»…

Понятно, что неприятности у моих недругов и злопыхателей случались очень редко. И без больших потрясений. Словом, постепенно служба моя армейская успешно подошла к концу. Домой, на малую родину я не поехал, хотя собирался это сделать. Дело в том, что на третьем году моей службы умерла мама. И хотя на малой моей родине осталось множество близкой родни – на Западный Урал я не поехал. А махнул по трудовому договору работать в город Ангарск. Аппаратчиком на колоссальный комбинат – почтовый ящик-79, производящий в огромных масштабах уран. Более тридцати пяти тонн химически чистого металлического урана каждые сутки – такой была производительность ядерного гиганта.

И всё в жизни вроде бы налаживалось. Заработки просто бешеные. Если женишься – от месткома ордер на квартиру-двушку сразу же дают. Правда, девушку, которую я полюбил и на которую имел большие планы, нагло «увёл» другой парень. Дело у них до свадьбы дошло. По совету друга и бывшего сослуживца Володи Будилова мы поприсутствовали на торжественном бракосочетании молодожёнов. Посмотрел я на избранника моей бывшей подруги и сказал Вовке:

- Ну и коршуна она выбрала…

Этой фразы хватило на то, чтобы на второй день после регистрации молодожёны врубились в дорожный каток. Не знаю, куда они помчались на мотоцикле жениха, но уехали недалеко. И какого чёрта внесло их на стоящий каток? Разбились, что называется, в лепёшку. Новоявленному мужу всю черепную коробку вдребезги разнесло – хоронили в закрытом гробу. Крепко помяло и мою бывшую пассию. Самое печальное – мозг её оказался сильно повреждённым. Я так и не мог дождаться выписки её из больницы после реанимации…

12

…И крепко закручинился. Хоть никто и не догадывался о причинах ДТП, да ведь я-то её знал! Это именно я, пусть и невольно, неумышленно, но вызвал аварию! И так мне стало тоскливо и тошно, что задумался я о нужности моей жизни. Вернее – о ненужности её. И придумал себе суицид. Самоубийство, то есть…

Способ ухода нашёл весьма оригинальный – лучевую болезнь. Как раз незадолго до этого случилось небывалое – умерла от белокровия женщина – инженер-технолог одного из цехов комбината. Скандал на предприятии (он подразделялся на два завода под шифрами «С» и «Т») получился немалым – ЧП на всё министерство среднего машиностроения, в который входил и наш почтовый ящик. Понятно, что белокровие эта женщина «заработала» нарушением правил техники безопасности. А безопасность на П/Я всегда, постоянно находилась на высочайшем уровне!

Я же вот что придумал…

В нашем 301-м здании завода «С» был такой производственный узел, именуемый очень примитивно «перетаркой». Здесь концентрировались ненужные нам отходы производства – шестифтористые соединения ужасно радиоактивных изотопов кобальта-60, стронция-89, йода-134 и других элементов. А перетаркой узел назывался потому, что здесь эти самые изотопы перемещали из заводских контейнеров в более серьёзные контейнеры для отправки на дальнейшую переработку на другие предприятия ведомства. Мощность жёсткого радиоактивного излучения в перетарке была столь высокой, что дозиметристы службы «Д» выписывали допуск-наряд, в котором указывалось максимальное время нахождения в помещении узла. Это время исчислялось буквально одной-тремя минутами и записывалось в секундах. Скажем 1 минута 42 секунды. Находиться в помещении можно было только в специальных скафандрах СК-01.

Большие металлические двустворчатые ворота закрывались просто на прочную засов-задвижку, так что войти в узел перетарки не составляло никакого труда.

В каждой смене нашего огромного участка производства занято всего четырнадцать человек. Сильно «пахать» не приходилось – за нас работала автоматика, нужно было только строго следить за её работой.

И вот однажды, работая в ночную смену, я вошёл в перетарку и уселся на контейнер с фосфидом какого-то элемента. Сижу и посматриваю на ручные часы – сколько времени буду облучаться. Хотя часы тоже запрещено в цехе носить. Вообще ничего-ничего нельзя! Придя на смену, в гардеробной раздеваешься догола, получаешь у нормировщицы комплект спецодежды, хлопчатобумажные и нейритовые перчатки, респиратор ШБ-1 «Лепесток», противогаз, дозиметр – и идёшь в цех. А после окончания шестичасовой смены всё это (кроме х/б перчаток и «Лепестка» - их за шесть часов смены меняешь на новые при каждом походе в курилку) сдаёшь нормировщице, тщательно моешься в душе, проходишь через стационарный дозиметр и только потом – в раздевалку.

Просидел в перетарке гораздо больше пяти минут. И вдруг открывается массивная железная дверь и влетает мастер смены Юра Сизых. Не найдя меня на рабочем месте в блоке 25-х реакторов, он на всякий случай просто заглянул в перетарку.

Словом, дело принимало самый печальный оборот. За переоблучение всем досталось бы по первое число, особенно мастеру и начальнику смены. Юра схватил меня за руку и пулей вытащил из помещения. Приволок на моё рабочее место - участок двадцать пятых, усадил под «приточку» (приточную вентиляцию) и только тут к нему вернулся дар речи…

Поняв, что я выбрал такой безболезненный способ самоубийства, Юра постучал по моему лбу:

- А о последствиях ты подумал!? Ну, ты сдохнешь, а нас ведь затаскают! Ведь комиссия не будет знать, откуда ты схватил такое сильное облучение!..

Юра сел рядом. Помолчал. Спросил:

- Сколько времени ты в перетарке сидел?

- Больше десяти минут…

И после продолжительной паузы мастер заговорил снова:

- Я прекрасно тебя понимаю. Только вот не понимаю, зачем ты ставишь под удар всю смену. Лучевая болезнь тебе обеспечена. Она неизлечима. Ты, понятно, умрёшь. Но нас следствие затаскает…

13

Долго Юра со мной разговаривал. Отговаривать от пост-факта самоубийства, уже произошедшего, только не законченного, было глупо. Юрий предложил реальный выход из создавшегося положения.

Окончательный вердикт мастера смены был таким:

- В твоём положении выход один – срочно увольняться с предприятия и уезжать, куда подальше. И выбросить всё из головы – просто жить. Парень ты умный, работу найдёшь легко. О твоём белокровии, пожалуй, никто и не догадается. Другое дело – сколько тебе осталось жить…

И я уехал из Ангарска. Обратно в Свердловск, где жили мои два брата и сестра, и откуда я призывался на срочную военную службу несколько лет назад.

Много чего произошло за недолгие годы моей жизни в Свердловске. На здоровье пожаловаться я не мог – лучевая болезнь или притаилась, или находится в развитии, и немного позднее выявятся её симптомы. Но никто из окружающих не знал об этом! При том мизере жилищного строительства в столице Урала думать о создании семьи было довольно проблематично. И я махнул в деревню, туда, откуда был родом муж моей старшей сестры. Устроился в колхоз, в МТМ. Выделили мне хорошую комнату. В селе есть добрая столовая, Дом культуры, школа-десятилетка. И народ хороший. Всё мне по душе! И, кажется, можно было подумать и о дальнейшей личной жизни.

Присмотрел хорошую девушку…

14

На этом я отойду от записей Бушуева и опять вернусь к той нашей с ним беседе.

- Пока жил в городах, мои способности не так «выпирали» на свет. А в деревне-то – каждый на виду. Тут ничего не спрячешь, не скроешь, не утаишь.

- И что, часто проявлялись эти способности?

- Случалось. Вот однажды пошли со своей хорошей знакомой по грибы. Возвращаемся домой – с полными корзинками. По дороге нас догнал на своём «Москвиче» наш односельчанин. Остановил машину, открыл дверку, спрашивает: «А чё это вы пешком? Давайте, садитесь, довезу до дому». Ну, мы с Ниной сели, рады, что и наш груз на машине доедет. А Пашка спрашивает: «А у вас деньги-то есть с собой?». Да зачем нам в лесу деньги, отвечаем. Ну, говорит, раз нет денег, то вылезайте из машины. Поначалу мы думали – шутит. А он – серьёзно. Вышли из легковушки, как оплёванные. Идём понурые. И только повернули за Косой колок, видим – Пашкина машина в ручье, кверху колёсами. Кинулись его вытаскивать, привели в сознание. Очухался он и материться начал, возмущаться, что не пьяный ведь, а не удержал руль. И не знает, как оказался рядом с мостиком.

Зато я знал… Про этот диковинный случай Пашка растрезвонил на всё село. Одни удивлялись, другие осуждали за то, что не довёз грибников до дома. А кое-кто стал догадываться, в чём дело. Тем более, что потом такие случаи стали сыпаться, как из рога изобилия. Поругались с одним мужиком. Грамотный, с дипломом. Не нравится ему, что я – без диплома и «забиваю» его во многих вопросах, особенно технических. И в шахматы меня ни разу не обыграл, хотя разрядник. Немного до драки дело не дошло. Пожалуй, когда-то ей бы и закончилось, если б он в лесу бензопилой ногу себе не кончил. До дому живым не довезли. На похороны я не пошёл – хоть и не виноват, а всё-таки… Или ещё: без видимых, вроде, причин издох телёнок у одной чересчур скандальной сельчанки. Просто, не женщина – Мегера со всеми её обязательными причандалами. Но чувствуя, в чём причина гибели животинки, со мной больше не скандалила. Да и с другими поменьше стала искрить. Но это всё, так сказать, мелочи, по сравнению с тем, что случилось со старшим моим братом. Рассказать?

- Ещё и спрашивает!

- Только о самой сути. Уже отсюда, из деревни, приехал в очередной отпуск в Свердловск. Как обычно, прошёлся по родственникам, которых в Свердловске у меня тоже немало. В один из вечеров с обоими братьями пришли в гости к племяннице Людмиле. Всё, как обычно – застолье, песни, воспоминания. И вот старший мой брат, рассказывая про раннее моё детство, так живо и забавно передразнил меня тогдашнего: «Без конца нюнил ходил – Витька, я есть хочу…». Я вскипел: ну что тут смешного? Несмышлёный ребёнок хочет есть. Он ещё не понимает, что война, что нужда. Он просто сообщает, что есть хочет. Трёхлетний ребёнок! Что тут смешного? Словом, вечер мне он испортил основательно. А на второй день повёз меня провожать на собственной «Волге» на вокзал, и у него прямо за рулём остановилось сердце, да ещё на оживлённом перекрёстке. Пришлось мне через два дня ещё и в похоронах участвовать…

15

- А к врачам ты обратиться не додумался со своими «способностями»?

- Ещё как додумался! Тем более, что старшая сестра моя – медик. Проверили меня тщательно – никаких отступлений не обнаружили. Даже психиатры. Да я всего-то им и не демонстрировал. Например, предсказания.

- Вот как?

- Да. Вот после общения с тобой я вижу твоё будущее. Жить ты будешь долго – вот помянешь через десятки лет мои слова!

- А сколь долго? – полюбопытствовал я.

- Даже если б и знал точную дату твоей смерти, то ни за что бы не сообщил. Помнишь притчу из библии про это самое знание точного своего последнего дня? Какой-то пилигрим-пешеход – не помню точно кто – кажется, сам Иисус Христос, остановился на ночлег в неком селе. Оказалось, что у приютившего его хозяина и печь не топлена, и ужина нет. Поинтересовался пилигрим: в чём дело? Оказывается, этот мужчина живёт последний день, ему незачем готовить пищу. И тогда всемогущий пилигрим отменил способность людей знать о точной дате своего ухода в мир иной. Поэтому и я не хочу, чтобы ты знал об этом. Живи просто и правдиво, радуйся жизни, бескорыстно помогай другим. До твоего последнего дня ещё не одно десятилетие…

16

Меня просто поражали его рассказы, но хотелось некоторых уточнений.

- Ты и вправду работал на атомном заводе?

- Конечно! Ты сомневаешься в этом?

- Да как-то слабо верится в твоё облучение?

- К сожалению, подтвердить чем-то этот факт сейчас просто не могу. Но могу добавить интересную информацию. Причём, в большом количестве. У некоторых обывателей укоренилось твердое мнение, что атомный ледокол «Ленин» потребляет чуть ли не спичечный коробок ядерного топлива. Фактически в реакторах атомохода работает сотни урановых стержней, счёт идёт не на граммы, а на тонны. И наше предприятие в Ангарске ежесуточно производило около тридцати пяти тонн чистого металлического урана.

- Но это же – секретнейшая цифра! Кто тебе её сообщил?

- Да сам подсчитал. Посуди сам. Наш производственный участок 31-го цеха завода «С» работал по скользящему графику: четыре шестичасовые смены в сутки. И сменное задание для каждой смены составляло одиннадцать тонн гексафторида урана. Соединение это чрезвычайно агрессивное. Двухтонные баллоны с ним уходили от нас на завод «Т», где в огромных цехах кальцием «отбирали» атомы фтора из этого самого гексафторида и получали чистый металл. Кстати, произносить слово «уран» запрещалось даже на производстве, не говоря уж о городе. Только «металл»! Не выполнить сменное задание считалось чуть ли не преступлением, и каждая смена отгружала на «Т», расположенный в одной производственной зоне с нашим заводом «С», хоть на сотню кэгэ, но больше сменного задания. То есть ежесуточно около сорока с половиной тонн щестифтористого урана. Нетрудно высчитать, сколько в этом соединении урана и сколько фтора, если атомный вес газа-фтора в среднем в двенадцать с половиной раз легче металла-урана.

Меня начинала заинтересовывать технология производства урана.

- Скажи, что служило сырьём для производства шестифтористого урана?

- Сырьё – тетрафторид урана, то есть уран-фтор-четыре, в контейнерах объёмом 800-900 кэгэ поступал в Ангарск с родственного предприятия в городе Глазове, в Удмуртии. Тетрафторид – порошок зелёного цвета, весьма инертный, очень похож на пасту ГОИ. Наш 31-й цех добавлял в это несложное соединение за счёт химической реакции два атома фтора, превращая его в сверхагрессивное активное кристаллическое вещество.

- А на заводе «Т» что с этим самым гексафторидом делают?

- Там продолжается цепочка в производстве урана, то есть химическое соединение разделяют на составляющие. Но до этого в сложнейших аппаратах происходит разделение изотопов урана. Самые нужные и ценные для военных целей изотопы урана-234 и -235 содержатся в соединении в ничтожном количестве, менее одного процента, а основная масса – изотопы «ленивого» тяжёлого 238-го урана. После разделения изотопов у гексафторидов с помощью металлического кальция отнимают атомы фтора, из порошкового урана выплавляют уже настоящие металлические заготовки, поступающие на токарные станки всё на том же заводе «Т». И на стареньких токарных станках ДиП-200 ребята вытачивают те самые урановые стержни толщиной в палец, которые потом загружаются в реакторы и атомоходов, и атомных электростанций.

- А как же атомные бомбы?

- О-о! Для бомб 238-й уран совершенно не подходит. Стержни из такого урана ставят в каналы реакторов для того, чтобы атомы тяжёлого урана захватили ещё один излученный лёгким ураном атом и обратились в плутоний-239. Он-то и идёт на начинку атомных и водородных бомб! Но производят плутоний уже не в Ангарске и в более строгой секретности.

- Ну, знаешь, Андрей, это целая техническая лекция. В армии я стоял на дежурстве на межконтинентальных ракетах 8к-64, боевая головка которых представляла водородную бомбу весом более полутора тонн. Я входил в расчёт стартовой команды, и духом не ведал, что там в этой самой головке. Теперь хоть немного представляю, откуда там горячая начинка.

В портрете Андрея меня поражали его глаза – острые, пронзающие, кажется, насквозь. И ещё – шрам внизу левой щеки. Который не портил портрета, а, напротив, украшал его. Я спросил о его происхождении, но Бушуев отмахнулся:

- Ну, это ещё целая история, за две минуты не рассказать. Как-нибудь потом, позднее, поведаю историю его происхождения…

17

Полутора часов нам не хватило. И Борису уже в заметных сумерках пришлось увозить меня в Шатрово. Кое-что из машинописных записей Бушуева я перенёс в свои рабочие тетради, возвратил записи хозяину. Напомнил, что он должник с рассказом о шраме. Андрей весело кивал головой, соглашаясь.

Однако историю со шрамом мне так и не довелось услышать…

Это сейчас со связью у нас никаких проблем. А в те годы даже по стационарному телефону позвонить было непросто. Поэтому раньше широко использовалась почтовая и телеграфная связь.

В один из осенних дней получаю телеграмму. Как вы помните, текст телеграмм печатался прописными буквами. В моей депеше значилось: «Придется без шрама зпт извиняй тчк тчк тчк Андрей»…

Оказывается, Бушуев не скрывал своего намерения покинуть село. Он заранее упаковал книги и скромный домашний скарб, заранее оформил увольнение с работы. А потом подошёл вызванный им «Москвич»-«горбач», Бушуев сложил фургончик свои вещи и уехал. Ни с кем не прощаясь. Даже с Борькой, с которым был весьма дружен.

Следов Андрея я не нашёл. Скорей всего, он махнул на «севера», где в ту пору разворачивалась газовая кампания.

Позднее, когда началась эта самая свистопляска с экстрасенсорикой и другими запредельными явлениями, я всё ждал, что Бушуев где-нибудь «всплывёт» в средствах массовой информации. Но в СМИ его имя не прозвучало. Думаю, что, скорей всего, его жизнь оборвал суицид, о котором он говорил совершенно спокойно, как о чём-то обычном, бытовом.

18

Но в памяти он у меня сидит крепко. Тем более, что его прогноз относительно моей долгой жизни полностью оправдался. Всех в нашей семье я давно пережил: и маму, и старшую сестру, и братьев. Все они ушли из жизни от кардиологических заболеваний. Это у всех нас – наследственное, в генах. Но вот меня смерть упорно обходит, хотя гипертрофию левого желудочка сердца свердловские кардиологи диагностировали у меня ещё в шестидесятые годы прошлого столетия.

Ещё до моей встречи с Бушуевым, не знавшим о моих кардиобедах. Хотя, как знать – возможно именно об этом он как раз и знал…

Анатолий Зубарев.